МАДАМ, УЖЕ ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ

   Сережка проснулся утром и удивленно посмотрел на лежащую рядом женщину.
   "Это еще кто?" — подумал он и осторожно поднялся с кровати.
   Отыскал свои трусики и направился в ванную.
   Горячей воды все еще не было, он кое-как ополоснулся холодной и, наконец, совсем очухавшись, заглянул в комнату.
   Женщина все так же продолжала лежать, отвернувшись к стене. Сережка посмотрел на часы — будильник, остановившись, показывал половину второго, не то дня, не то ночи.
   Сережка присел на краешек постели
   — Эй, мадам, — окликнул он.
   Мадам, тяжело повернувшись, сонно посмотрела на него.
   — Ну, чего тебе? — спросила она.
   Сережка удивленно привстал и слегка потянул одеяло, не веря, что перед ним Верка Анисимова.
   — Ты как здесь очутилась? — спросил он, не выпуская одеяла.
   — Как-как, — передразнила его Верка, натягивая одеяло на подбородок.
   Но Сережке непременно хотелось знать, в чем Верка лежит.
   — Ты разве не уехала? — спросил он и незаметно потянул одеяло на себя.
   — Приехала уже, — сказала она. — Совсем не помнишь?..
   Она на что-то намекала.
   "Ну и дела, — вздохнул Сережка. — ну и дела"..

   Вчера вечером после работы к нему зашел Гена Тропинкин и сказал, что их пригласили на проводы.
   — Значит, уезжает? — спросил Серега и принялся гладить брюки.
   Вера Анисимова весь месяц собиралась уехать, и, видимо, наконец решилась.
   — Все равно вернется, — сказал Гена. Он сам уезжал, поэтому знал, что говорил.
   — Может, и вернется, — ответил Серега. Он не уезжал, и не собирался, но ему всегда было жаль тех, кто уезжает.
   Явились они в самый разгар вечеринки. Девчонки из ее комнаты в этот день не пошли на работу. Наревелись с утра и теперь весело пели, с грустью поглядывая на ребят, словно не Верка — они сегодня навсегда прощались со всеми.
   От бригады Анисимовой подарили большой желтый чемодан, а потом все расписались на нем, и теперь он молча стоял у порога, его иногда задевали ногами и он гулко отзывался полупустым нутром, и ждал конца вечеринки, чтобы торжественно выплыть впереди шумной толпы провожающих.
   У Веры был куплен билет до Казани, дальше поездом, до Свердловска, где у родителей воспитывалась ее дочь двух с половиной лет от первого брака.
   А на КамАЗ она приехала с тайной надеждой попытать счастья: выйти замуж, получить квартиру и забрать дочь.
   Но охотников что-то не нашлось, а те, которые находились, быстро-быстро исчезали; кто из-за ребенка, а кто из-за того, что у Верки были не свои зубы.
   И как она умудрилась их к двадцати пяти годам растерять — бог ее знает. У нее была вставная челюсть, которую она на ночь вынимала и оставляла в стакане с теплой водой. А в остальном Верка была что надо. И анекдот расскажет, не постесняется, и песню споет.
   Словом, не повезло девке. И вот она уезжает.
   Провожать пошли всей гурьбой, по очереди неся ее желтый чемодан. Пока провожались, Серега с Тропинкиным успели надраться, и как было дело дальше, Серега не помнил.

   Так Верка и осталась у него. Вначале она все пыталась собраться и уехать, благо чемодан стоял у порога, но со временем чемодан исчез.
   Сережка не стал спрашивать, где он, так же он не спросил, каким же образом она очутилась у него в постели.
   Приходили ребята. Похмыкали, выпили вина и, так же ухмыляясь, разошлись. Через неделю явились девчата и почему-то принесли занавески на окна. Сережка посмотрел на это дело и ничего не сказал.
   А челюсть он приметил дня через четыре и долго стоял, разглядывая стакан и с удивлением покачивая головой. Но с получки принес кусок мяса, за которым выстоял двухчасовую очередь.
   — Вот, купил, — сказал он, — гляжу, никого нет, человека три-четыре стоят. Может, сварим? Что-то в столовую не хочется идти.
   Так, как бы невзначай предложил он Верке готовить дома. Вера, незаметно улыбнувшись, принялась хозяйствовать. Отчего, Сережка и сам не знал, но только почувствовал себя вдруг нужным человеком в своем доме.
   На работу стал ходить в чистых рубашках, потом как-то и майку надел. На работе его выбрали в профком страхделегатом — как-никак, встал Сережка на правильный путь.
   Прошел месяц. Вера как-то вечером сказала ему:
   — Я на работу устраиваюсь, изолировщицей.
   Сережа подумал немного и пожал на это плечами:
   — Ладно.
   — Только знаешь, Сереженька, прописалась я в общежитии, так лучше будет пока.
   На том они и порешили. Вера ему ничего про дочь свою не говорила, а Сережа ничего про дочь не расспрашивал. Ребята к ним совсем перестали ходить, а девчонок Серега не видел, чему был очень рад.

   Приходил он домой позже, чем Верка, иногда под хмельком, и начинал распевать свою любимую песню:
   — Мадам, уже падают листья...
   Дальше он не знал, но ему хватало и одной строчки, чтобы выразить себя.
   — Мадам! — говорил он. — Уже падают листья, — и слезы наполняли его глаза. — Мадам...
   Ближе к осени Сережка получил письмо от двоюродного брата, который писал, что, может быть, заедет в гости после армии, посмотреть, как живет Сережка.

   Вот тут он и задумался. Не то что постеснялся своей женитьбы — мало ли кто на ком женится — но испугался, что увидит братишка стакан с зубами — и все: всю жизнь будет смеяться.
   И он как бы впервые увидел Верку с ее измятым животом, морщинками вокруг глаз, с тяжеловатой, слегка расплывшейся фигурой. Он и на это бы закрыл глаза. Но зубы...
   Встанет братишка ночью и увидит. И не скажешь ведь Верке, чтобы стакан прятала. А жить только начали. Он уже поспрашивал через мужиков, может ли он удочерить ее дочь, и вообще, человеком себя почувствовал Сережка.

   Получка была. Сережка вернулся домой в половине второго ночи.
   — Мадам! — запел он еще с порога. — Уже падают листья! — и тяжко посмотрел на полусонную Верку. — Ну, чего ты вылупилась?
   — Ничего, Сереженька, — засуетилась она, — давай-ка я тебя раздену. А может, чайку выпьешь?
   Сережка постоял в прихожей, сопя и шатаясь, разулся, снял носки и босиком прошел в кухню, Тот стакан стоял на подоконнике.
   — Ты знаешь, — начал он, — братишка ведь приезжает.
   — Знаю, Сереженька, ты же читал мне письмо.
   — Вот именно! — перебил он ее. — Знаешь, так и не спрашивай.
   — Я же и не спрашиваю, — скисла она.
   — Вот и не спрашивай.
   Сережка притянул ее к себе, хотел поцеловать. Посмотрел на улыбающееся лицо, на верхний ряд ровных безжизненных зубов — и отвернулся.
   "Хоть бы не чистила, — подумал он, — может, больше походили бы на настоящие. Но все равно она их на ночь в стакан положит".
   Сережка, шатаясь, прошел в комнату, плюхнулся на кровать.
   — Спать буду, — сказал он. — И ты спи.
   — Хорошо, Сереженька, ложусь.
   Вера, быстро скинув платье, юркнула за Сережкину спину и притихла.
   Утром раньше обычного Сережка проснулся от жажды. Сунулся на кухню. Стакана не было. "Спрятала, что ли", — удовлетворенно подумал он и заглянул в ванную. И там не было. Сережка постоял, подумал и начал собираться на работу. Пошел в комнату взять папирос и за занавеской, на подоконнике, обнаружив этот стакан. Оглянулся. Вера еще спала. Осторожно открыл окно и выплеснул зубы с первого этажа на пока еще сонную и пустую улицу.