ВОСКРЕСЕНИЕ

   Проснувшись, Тропинкин долго смотрел на будильник, решая, встать ему или еще поваляться. Наконец, решился. Сел, опустил ноги на пол. Холодно. За ночь квартира выстудилась. Он с сожалением посмотрел на окно. Зря, конечно, не заклеил раму, надо было еще с осени заклеить, а он проваландался с этим делом. А теперь каждое утро вспоминал об этом, особенно по выходным. В такие-то дни как-то не до того: вскочил — и на работу.
   Сегодня обязательно заклею, решил он, но тут же улегся в постель греть ноги.
   Нет, надо встать на ноги, сказал сам себе, и встал. Босиком прошлепал к столу. Тряхнул пачку "Беломора"... — пустая. Постоял возле окна. На улице сугробов намело, наверное, холодно, подумал он, переступив с ноги на ногу. Тапочки, что ли, купить, поежился он, хотя — что тапочки. Электрокамин нужен. Включил — и грейся.
   Тропинкин оделся, пошел на кухню ставить чайник. Плита, как обычно, была занята соседскими кастрюлями. Тропинкин прошел в ванную, умылся. Посмотрел на себя в зеркало. Не мешало бы побриться — провел ладонью по двухнедельной щетине.
   Вернувшись в комнату, включил радио, заправил постель и сел на кровать.
   Воскресенье только началось, впереди целый день. Тропинкин взял веник, замел мусор за дверь и успокоился. Все! Вроде больше нечего делать.
   Место на газовой плите освободилось.
   Чай пил долго, с черствой булочкой и яблочным вареньем. Согревшись, вытряхнул пепельницу, поискал окурок. Не нашел. Да все равно надо идти в магазин. Оделся, вышел на улицу. На улице показалось теплее, чем в комнате.
   До магазина две остановки на трамвае. Тропинкин проехал без билета. Из магазина вышел с двумя пачками папирос и тут же закурил. Пошел мягкий снег, стало еще теплее. С папиросой в зубах Тропинкин двинулся вниз по улице. Свернул за угол, прошел квартал, мимо пронеслись санки, чуть не задев его. Тропинкин остановился возле горки. Один за другим с горы скатывались детишки, кувыркаясь в снегу, громко смеясь. И Тропинкин невольно улыбнулся.
   В следующем квартале Тропинкин остановился возле столовой. После папиросы есть не хотелось, но позавтракать нужно, подумал он, и открыл дверь.
   Навстречу ему шагнула женщина в высокой меховой шапке и в очках. Он сразу-то не узнал, хотел пропустить ее, шагнул в сторону и только потом, приглядевшись, чуть не ахнул.
   — Ты чего здесь? — спросил. он вдруг осипшим голосом и прокашлялся.
   Перед ним стояла Катерина, тоже, видимо, смутившаяся от неожиданности.
   — Сметану купила, — сказала она, отходя от двери. — Я всегда здесь сметану покупаю.
   — Я что-то тебя не видел раньше.
   Катерина пожала плечами.
   — В магазине нет, что ли, сметаны? — спросил Тропинкин, шагнув следом за Катериной.
   — Здесь с утра можно приходить, поэтому сюда хожу.
   Обогнув столовую, она остановилась, не зная, продолжать ей разговор или уйти. Тропинкин тоже остановился, достал папиросу.
   — Все куришь, наверное, до завтрака уже третья.
   — Я чай пил, — ответил Тропинкин.
   — А... — протянула Катерина и, решившись, протянула руку. — Спасибо, что проводил. Дочь ходит в садик, не болеет.
   — Ты это самое-то получаешь? — замялся Тропинкин. — Ну, алименты.
   — Получаю. Только в том месяце немного задержали.
   — Как задержали?! Ну я им покажу, это бухгалтерия все.
   — Нет, нет, что ты, всего-то на три дня.
   Ничего, попляшут у меня, — продолжал угрожать Тропинкин.
   — Ради бога, не надо, а то что-нибудь еще придумают.
   — Я им придумаю, — не унимался Тропинкин.
   — Ладно, я пошла, — сказала она, — не провожай дальше.
   Тропинкин остановился. Катерина, дойдя до угла, свернула вправо, и все... и даже ни разу не оглянулась.
   — Эх ты, — прошептал он, неизвестно к кому обращаясь, и, повернувшись, медленно зашагал, держа в зубах потухшую папироску.
   — А про посылку что же не спросил, — остановился Тропинкин.
   Про посылку забыл. Он же по почте послал посылку. Ее же еще не хотели принимать, мол, рядом этот дом, а он на посылку деньги тратит. Одна даже готова была сама занести, но Тропинкин настоял, чтобы все было официально, только через почту. Что же он про посылку не спросил — кинулся по дороге Тропинкин.
   Не дожидаясь лифта, он взбежал по лестнице на пятый этаж, позвонил. За дверями послышались шаги, щелкнул замок. Катерина стояла в домашней кофточке, это он ей купил с премиальных. Значит, носит еще, помнит, мелькнуло у него.
   — Я про это хотел спросить, как ее, посылку. Получила?
   — Получила, — испуганно сказала Катерина, придерживая дверь.
   — Да ты не пугайся, я же не буду заходить, — успокоил он ее.
   — Я не боюсь, — сказала она. — Спасибо, получила. Шапочка ей на будущий год подойдет, а шарфик она сейчас уже носит. Я тебя очень прошу, — стала прикрывать дверь Катерина, — иди, Гена, иди... — и она захлопнула дверь.
   Тропинкин посмотрел на кнопку звонка и не позвонил, отошел к перилам. Вытащил пачку папирос. Она еще не была распечатана, сунул ее в карман. Полез за другой, опять вытащил ту же, не распечатанную, покрутил ее и сунул обратно.
   Перед дверью лежал истертый выцветший коврик. Такой неуклюжий, яйцеобразный, он все время лежал у них перед кроватью. А сейчас она выкинула его за ненадобностью. Вроде и перед дверью лежит, но все равно как лишний, ненужный в комнате, а в комнате, наверное, другой постелила.
   Тропинкин сел на ступеньку, потер щеку, зря не побрился, подумал он опечаленно.
   Из подъезда он вышел со свернутым ковриком, крепко прижимая его к телу, и быстрым шагом направился домой.
   Войдя в комнату, он скинул ботинки, снял носки и, как был, в пальто, сел на кровать. Коврик положил под ноги, расправил его и поставил на середину босые ноги.
   Через минуту он улыбнулся.
   — А ведь греет, — сказал он и, наклонившись, принялся разглядывать выцветший коврик.