ОСЛОЖНЕНИЕ

      Мубараков слонялся по квартире, время от времени присаживался на диван послушать, как скрипят старые пружины.
      Давно бы пора выкинуть старую рухлядь, да жена говорит, что новый диван тоже будет потом скрипеть.
      К старости все мы будем скрипеть, отвечал Мубараков, но с женой по этому поводу не спорил, чтоб не травить себя по пустякам, хотя диван порядком ему надоел, особенно в последние дни.
      Мубараков встал с дивана, пружины, вздрогнув, тяжело вздыхали, а он, не послушав, уходил на кухню.
      Чай пил с молоком, как велела врачиха. Надо было пить одно молоко, но Мубараков недолюбливал его, особенно кипяченое, от него всегда неизвестно чем пахло. Да и какое это молоко, по правде говоря, так, одно название. Как посмотришь на пакет, вся охота пропадает. Разве корову в пакеты доят? И смех и грех...
      Напившись чаю, Мубараков впадал в легкую дремоту и, привалившись к подушке, на том же диване лениво перелистывал журнал "Сельская молодежь", неизвестно откуда попавший в дом, наверное, сын притащил.
      Тяжело болеть одному и скучно. Хоть бы в картишки с женой перекинуться, да она не скоро придет. А сын после школы закинет портфель, и поминай как звали. Кружки какие-то, говорит, все ему некогда с отцом посидеть.
      Мубараков и раньше болел. Два раза. Последний раз это было три года назад.
      Ну да, три года прошло, как получил квартиру. Грыжу ему вырезали. А грыжу, между прочим, не вырезают, это только так говорят, а на самом деле сначала живот морозят, потом его вскрывают, дырку в мешке находят — есть, оказывается, там внутри мешок, в котором кишки сложены. Вот эту дырку в мешке и зашивают.
      За восемь дней в больнице такого насмотрелся, что не приведи господь. И каких только на свете болезней нет, и всеми болеют люди.
      А сейчас — ангина. Скажи кому, не поверят. Смешно, чтоб после пива горло застудить. Ладно бы зимой, еще куда ни шло, так ведь не зима, вот в чем дело.
      Он и сам бы не поверил: встал в понедельник — и не то, что завтракать, слюну проглотить невозможно. Пришлось в поликлинику топать. Врачиха как глянула, так сразу же выписала больничный.
      Позвонил он потом на работу, сообщил, что, мол, так вот и так, заболел нечаянно, простудился, одним словом.
      Про ангину не стал говорить — засмеют ведь...
      Первые два дня он и вправду лежал, а куда денешься? Все горло полоскал какой-то жидкостью желтого цвета, таблетки пил.
      И на третий день больничный продлили... Приехал домой, опять полоскал горло, вроде полегчало. А сейчас и говорить нечего. Только вот курить нельзя. Вообще-то можно. Кури. Но как затянешься — в горле першит.
      Так вот он целую неделю и мучается.
      "Ладно, — сказал Мубараков и провел ладонью по лицу. — Вроде пора бриться". Брился он долго и старательно. Умывшись, посмотрел в зеркальце: показалось, что бледен. Оно и понятно, если целую неделю взаперти сидеть, тут скоро зеленым станешь. Разинул рот, проверил ангину. Пора бы ей и того, сколько таблеток проглотил, наверное, за всю жизнь сразу.
      Прошел на кухню, чайник еще не успел остыть. Пошарил в холодильнике, решил яичницу сварганить, Стоя поел.
      И ведь есть не хочется. Откусил колбасы — холодная. Убрал за собой.
      Вынул папироску, старательно размял и вспомнил, что курить-то нельзя. Со злости выбросил в ведро и пожалел — лучше бы на чёрный день заныкал, и, совсем разозлившись, чертыхнулся.
      Да что же это такое?! Да когда это кончится!.. Что-то бормоча, вернулся в комнату, включил телевизор И, пока он нагревался, стоял рядом, злобно ожидая чего-то.
      Показывали шахматы.
      Вот ведь, а домино никогда не покажут. Зачем тогда продают, если по телевизору стесняются показать?
      Мубараков выключил телевизор, подошел к трюмо, разинул рот и постоял так немного, посмотрел на себя. Нет, пора завязывать с ангиной, так и до греха... Пусть выписывают на работу, хватит с него. Ведь так и с тоски взвоешь наконец: на улицу нельзя, курить нельзя, читать Мубараков не любитель, да и какой прок от этих книг, в сон только тянет.
      Тоска была во всей квартире, куда не сунься, хоть в шифоньер. Мубараков залез в шифоньер и вытащил зимнее пальто. Надел. Хорошее пальто, новое, за сто восемьдесят. Пошарил в карманах, кроме табачных крошек и старых билетов, ничего не нашел, а что искал, он и сам не знает. Пальто повесил на плечики. Надо будет сказать жене, пусть пуговицу подошьет, на нитке висит.
      Мубараков почесал голову: пора, наверное, в баню сходить, но в его положении лучше в ванне ополоснуться. Хотя какое мытье в ванне: ни попариться, ни пивка... Нельзя, остановил себя Мубараков, придется, наверное, без пива пока пожить.
      А почему, интересно, от пива горло заболело? Наверное, узкое место, сразу решил он. Шланги от растворомешалки тоже забиваются на переходах, раньше всего застывают, а тут горло...
      Сколько он с этими шлангами матерится, сколько его матерят. Ох и канительная у него работа. Раньше два слесаря было на участке, а сейчас он один справляется. Руготни много, конечно, но без нее нельзя.
      Кто там сейчас вместо него? Наверное, из ОГМ прислали. Да разве новенький сразу во всем разберется? Как бы ключи у Мубаракова не свистнул. Мубараков сам себе купил набор ключей. Любой мастер со своим инструментом работает, так уж повелось.
      Завтра обязательно позвонит, успокоил он сам себя, а может, выпишут его на работу, тогда в контору надо будет съездить.
      А возле конторы Доска почета стоит, на ней и его, Мубаракова, фотография. Больше года висит. Только что-то не меняют их, некоторые совсем почти выцвели.
      Мубараков сходил как-то в фотоателье, сфотографировался на всякий случай, вдруг скажут — неси другую, а у него уже есть... А то как было: пришел на участок какой-то ханурик, нашлепал — и на тебе, виси без галстука, в рабочем пиджаке.
      Уж пилила, пилила жена... А на этот раз он хорошо сфотографировался. Хотел, чтобы в пальто и при галстуке, но мастер сказал, что так некрасиво. Ладно, в пальто он следующий раз снимется.
      Мубараков полез в сервант, достал фотографии, 16 на 24, все девять на месте, десятая на стене, в рамочке, поедет к теще, он в рамочке и подарит. Пусть полюбуется. Она теперь вроде ничего, не как раньше.
      Слава богу, живут не хуже других. Как приходят они в гости, теща сразу чекушечку, но Мубараков не притрагивается, разве что перед обедом ради аппетита.
      Сколько их там у нее, этих чекушечек, накопилось, не выливает же она остатки, а на стол каждый раз нераспечатанную ставит.
      Надо будет поинтересоваться, куда она их девает.
      Мубараков прошелся по комнате, остановился у окна. Кажется, и на улице невесело, дождя нет, а пасмурно, так же как у него на душе, и скучно, и прохожих почти не видно. Не воскресенье же. нормальные люди работают, это только он больной. Слоняется по комнате, думает обо всем, о чем не лень...
      Мубараков наморщил лоб и вдруг поймал себя на том, что и действительно — весь этот день он только и делал, что думал!
      Ишь ты, удивился он.
      Не то чтобы раньше он за собой такого не замечал — думать-то он думал, но не так, не весь день, больше на работе. А что же это? Как это понять?
      И на кухне думал, и в комнате. А когда брился? Вроде нет.
      Мубараков покачал головой.
      Это ладно. Бреется он каждый день, поэтому и не думал. А потом? О чем он еще думал? Так... Пальто! Подошел к шифоньеру, открыл. Точно — думал. А сейчас? И сейчас он думает, но уже о том, что думает.
      Мубараков тихо засмеялся про себя. Интересно, как он, и сейчас думает? А возле окна? Надо проверить, может, он только в одном месте, а в другом...
      Подошел к окну. Все правильно, отсюда и началось.
      Слабо закружилась голова.
      А если сесть? Сел. Все равно думает о том, что он думает.
      Его бросило в пот.
      Вскочил с дивана и зашагал взад-вперед.
      Так ведь и чокнуться можно, немного всполошился он.
      По телу прошел легкий холодок, захотелось еще о чем-нибудь подумать. Посмотрел по сторонам. В углу телевизор, на стене ковер. Нет, об этом он не будет думать, неинтересно.
      Надо успокоиться. Мубараков лег на диван, пружины осторожно проскрипели, но не так, чтобы о них думать.
      Надо бы о чем-то серьезном, о таком, чтобы всю жизнь потом вспоминать.
      Хлопнула входная дверь.
      — Ну как ты? — спросила жена, входя в комнату, и остановилась. — Ты что, спишь?
     
      Мубараков не ответил, он еще не знал, можно ли одновременно и говорить, и думать.
      Жена наклонилась над ним.
      — Ты чего? — спросила она, увидев широко раскрытые глаза мужа.
      Мубараков поднял руку и показал на голову.
      — Да что с тобой? — Жена присела рядом.
      Мубараков опять показал на голову и одними губами осторожно прошептал:
      — Что-то у меня здесь...
      Он не знал, как ей объяснить, и не хотел сразу волновать жену.
      — У тебя жар? — Она положила ладонь на его лоб. — Вроде нет.
      — Мысль у меня тут. Думаю я.
      Жена подозрительно нахмурилась.
      — Я думаю о том, что я думаю, — раздельно произнес он.
      — Может, градусник? — заморгала жена.
      — При чем тут градусник? Я говорю, думаю! Ну, мысли приходят, а я их думаю.
      — Может, это от горчичников? — предположила жена. — Не надо было их вчера ставить. Всю ночь потел.
      — Я же целую неделю ничего не делаю, вот они и появились, — снисходительно пояснил Мубараков, потому что он теперь точно знал, отчего стал думать.
      — Кто появился? — испуганно вздрогнула жена.
      — Да мысли, тебе говорю, мысли!.. Что за человек! — чертыхнулся он беззлобно. — Ты вот когда-нибудь думаешь о том, что ты думаешь?
      — Нет, — всхлипнула жена.
      — Ну вот, а я думаю! — начал сердиться Мубараков. — И о тебе, между прочим, тоже думаю!
      — Обо мне-то зачем? — всплеснула руками жена. — Что я такого сделала? Худого слова никогда не говорила, а если уж было чего — прости.
      "Надо "скорую" вызывать", — осенило ее, и она кинулась в прихожую.
      — Куда ты? — попробовал остановить ее Мубараков.
      — Ты лежи, лежи, — я сейчас, я мигом, к соседке, на первый этаж.
      — Совсем сдурела?! — заорал на нее Мубараков, вскакивая с дивана. — Я ж тебе, дура, объясняю: мысли у меня, понимаешь, нет? Я думаю!!!
      Мубараков ожесточенно постучал кулаком по голове и замер.
      — А теперь вроде нет...
      Он уставился на жену, потряс головой. Ушли мысли. Все ушли. Его стало мелко трясти.
      — Миленький, ляг, — прошептала жена. — Ляг, я тебя очень прошу, — она стала подталкивать его к дивану. — Ты ляг, я скоро...
      Мубараков, отступая, не заметил за собой дивана и грузно сел. Пружины на этот раз промолчали.
     
      Оглушенный и разбитый случившимся, Мубараков вяло поворачивался, лишь вздрагивая от прикосновений холодных пальцев пожилой уставшей врачихи. То дышал, то не дышал, открывал рот, говорил "а". На все вопросы отвечала жена.
      — Что ел?
      — Да ничего такого, суп ему оставила, вчера варила, свежий еще, в холодильнике стоял.
      — А на что жалуемся?
      — Да вот, говорит, голова у него.
      — У всех голова, конкретней. Температуру мерили?
      — Не дает, но я проверяла, холодный лоб вроде...
      — Я ничего у него не нашла, во всяком случае, ничего серьезного.
      — Как же так, доктор? Я пришла с работы, а он молчит, а потом как сказал, что пришли...
      — Кто пришел?
      — Мысли, говорит, пришли, а сам бледный, и куда-то все смотрит.
      — Мысли, вы говорите? Это интересно. Какие же именно?
      — Что какие? — не поняла жена.
      — Какие именно мысли пришли? — врач поднялась со стула.
      — Не говорит, какие.
      — Ну, это не страшно, — успокоила врачиха, — у него просто осложнение. Сейчас выпишем ему лекарство, тем более, что он на больничном. Пусть еще немного полежит.
      Врачиха направилась в ванную мыть руки, за ней следом жена. Мубараков чуть повернул голову, из коридора слышался разговор.
      — В детстве он чем болел?
      — Вроде ничем. Здоровый он.
      — А родители его?
      — Тоже вроде ничем. Мать у него и сейчас живет в деревне.
      — А отец?
      — И свекр, слава богу. Только помер он. Любитель был выпить. Ни одного праздника не пропускал.
      — Ну вот видите, — перешла на громкий шепот врачиха, — а говорили. Это у него не только осложнение, здесь может быть кое-что похуже.
      Жена всхлипнула.
      — Вы не волнуйте его пока. На все, что он скажет, соглашайтесь. Пусть успокоится. На ночь дадите снотворного, я выписала, можно и днем, после еды. По одной таблетке три раза в день. Пройдет. Вы не расстраивайтесь.