Я И МОЙ ЧЕМОДАН

      Паровоз наплывал из-за облаков дыма и чьей-то ругани на дальнем конце перрона. Из встречающих резко выделялись двое: я и мой чемодан.
      Один из двоих с нетерпением поглядывал на часы, шагами меряя платформу, спотыкался о чемодан и, чертыхаясь, переставлял его. А другой, повернутый лучшей стороной к залу ожидания, пытался сохранить невозмутимость и про себя глухо охал, когда хозяин якобы случайно пинал его ногой, проклиная в душе дорогу, поезда и старенький вокзал.
      Из провожающих резко выделялись двое: я и мой чемодан. Один из них с тоской посматривал на часы, где минутная стрелка перегоняла часовую и умоляла лишь об одном — не уезжай, не позабудь.
      А другой, стоя на краю платформы, совершенно безразличный ко всему на свете, думал, когда же внесут его в вагон и уляжется наконец вся суматоха провожания, он брезгливо дергался, путаясь под ногами, старался сохранить респектабельность давно минувших дней.
      Из уезжающих резко выделялись двое: я и мой чемодан. Один из них все кого-то успокаивал, обещая написать с дороги, отправить телеграмму, а сам-то уже давно был где-то далеко-далеко, и когда провожающие особенно затормошили его, он вернулся к ним, но ненадолго, отдавая дань то ли любезности, то ли взаправду ему было жаль уезжать. А другой, стоя возле самых ступенек вагона, терпеливо дожидался, ко всему безучастный и ко всему равнодушный.
      А превратиться бы ему в магнитофон на транзисторах или на худой конец стать просто патефоном, на который поставили бы в эту тяжелую минуту любимую песню, оставленную в прошлую осень пьяными призывниками.
      Над головою треснул репродуктор, ему свистком ответил паровоз, и под набирающие скорость колеса понеслась вдогонку песня. Нежная и суровая интонация хора имени Александрова уговаривала не плакать кем-то обиженную девчонку.
      На втором куплете пластинку заело:
      Не плачь, девчонка, пр-р...
      Не плачь, девчонка, пр-р...
      Не плачь, девчонка, пр-р...