ГЕРМЕС

   Мансур сидел на берегу и перелистывал "Легенды и мифы Древней Греции". Книгу он выменял на фонарик "Лаймон" и велосипедный насос. Насос, конечно, ему теперь не нужен, а фонарик мог бы еще пригодиться, но, как говорится: мен-мен не размен, а сто коробок спичек.
   Несколько картинок было вырвано, но и без них книга была интересной. Там боги, один другого сильней, а главный у них, Зевс, однажды превратился в луч света.
   Мансур, сощурившись, смотрел на солнце. Гелиос, раскалившись от собственной температуры, плавился на поверхности реки.
   И еще запомнился покровитель путников и посланник Богов Гермес с крылышками на пятках. Мансур повертел ногой. От стоптанного каблука осталась на песке полоска, она тотчас же заполнилась водой, песок по краям ополз, и набежавшая волна стёрла маленькую ранку пустого берега.
   "Вот уеду я, — думал он о себе с жалостью, — и пусть они ищут". Куда уедет, он еще не решил, но жить дальше второгодником у него не было сил. Вообще-то он бы смог и второгодником, но сегодня утром приходили из школы. Мансур сразу спрятался.
   Разговаривала с ними соседка тетя Нюра, а она уж такого наговорит... Хорошо, что матери дома не было. Мансур поежился. Будто Мансур виноват, что от нее опять дядя Саша ушел. Сама же в баню собирала. Вот, мол, мужики мои, мочалка вам, веник с базара. И рубль им еще дала на пиво, как будто он пиво любит... А они как вышли из ворот, дядя Саша сунул ему в руку сумку и говорит: "Иди сзади меня". Подумаешь, С ним рядом он и сам бы не пошел, надо больно, чтобы видели, и так дразнят. Сумка-то не тяжелая, да только Дядя Саша как с кем остановится, так и говорит: мол, племянник за мной увязался, братан...
   И ждешь, и ждешь его, ну сколько можно ждать, а подходить нельзя. Но ведь если собрались идти в баню, надо идти. А он все стоит, разговаривает. Тоже мне, родственник, нашел себе братишку.
   Вот Мансур и вернулся домой. Оставил ему сумку и вернулся.
   Если надо, он сам сходит в баню, один. "Спину потрете друг другу..." Натер бы я ему спину. Вот погоди еще, вырасту, так натру, что больше не придешь к нам. Жили ведь без него...
   Мать разоралась, но не тронула в тот день, а дядю Сашу выгнала, так ему и надо.
   Целую неделю его не было, не показывался, а сегодня мать сама пошла к нему, напудрилась, губы накрасила...
   Наверное, мириться будут. Однажды ночью проснулся и под подушку залез, стыдно стало от того, что услышал. Так под подушкой и уснул.
   Эх, войны нет, пошел бы он тогда в армию, сыном полка, а вернулся бы в орденах, тогда мать побоялась бы тронуть, а этого дезертира он бы в шею выгнал — и в тюрьму. И в школе не оставили бы фронтовика на второй год.
   При воспоминании о школе он с отвращением сплюнул.
   Он, может быть, больше всех знает, а его даже на осень оставили. На что уж Курленков с Мишуковым, вообще ни бум-бум, а их все равно перевели, потому что говорить много умеют, ничего не знают, а болтают что попало.
   В прошлом году летом в деревне заходили к одной старухе, а мать как узнала зачем, стала абейку ругать, мол, на знахарок деньги тратит. А бабушка сама пенсию получает, и ему алименты приходят. Правда, мать говорит, что мало, но пять рублей — ого какие деньги! И они с абейкой ничего там не потратили, платок подарили, а этих платков у нее в сундуке столько, что парус можно сшить. Абейка так и сказала: платки мои, как хочу, так и буду ими распоряжаться.
   Мать ничего на это не ответила, не верит она в знахарок. Пусть не верит, Мансур тоже не очень-то верит и даже боялся сначала, что к колдунье его приведут, а они там чай с медом пили, а потом над его головой замок открывали, обыкновенный замок, и никакого колдовства не было, только все молитву заставляли повторять: "Ля иляхы алла мухамаде расулюлла" — красивые непонятные слова, но заикаться он так и не перестал.
   Вдали проплывали белые пароходы. Мансур с надеждой смотрел на них: как стоит он на самой верхней палубе рядом с капитаном и сурово смотрит на провожающих, и весь класс с завистью машет ему руками, а учительница стоит в белом платье с его портфелем и кричит: "Мансур, Мансур, ты перешел в пятый класс, ты перешел в пятый класс!.."
   Мансур поднялся, сунул книгу за пояс и решительно зашагал в сторону пристани.
   Из Казани подходил пузатый пароход, давая длинный причальный гудок. На нем он уедет. Мансур оглянулся.
   Пробежала собака, опустив мочальный хвост, и остановилась, заметив, что Мансур полез в карман. Собака стояла, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Мансур подошел к ней и протянул кусок хлеба. Собака осторожно взяла его и отошла в сторону, бережно опустила хлеб на землю.
   С реки пахнуло свежестью и непонятно тревожным запахом. Собака наступила одной лапой на хлеб. Загривок у нее поднялся, и она тихо зарычала, защищая себя, Мансура, свой хлеб и голый берег, и долго провожала Мансура, пока он не скрылся за развалившимся сараем.
   Пароход замер у дебаркадера, отдыхая перед дальней дорогой, и только внутри у него еще бушевала механическая жизнь, которая торопила дальше, а дебаркадер, слегка накренившись, засмотрелся на белый пароход, наверное, завидуя в душе, что ему всю жизнь стоять на приколе, а пароход куда хочет туда и Плывет.
   Мансур ласково погладил перила дебаркадера. Вокруг стояли взрослые с узелками, чемоданами, корзинами, мешками, некоторые женщины прижимали к лицу платки, шумно сморкались. Он подумал: если провожают, то зачем так плакать? Пусть сами едут, если деньги есть. А денег у взрослых всегда много.
   И тут он только обратил внимание на окна. Они были с решетками.
   А на носу парохода стоял часовой с винтовкой, который время от времени прохаживался по палубе. Из окон выглядывали чьи-то желтые лица.
   Мансур так и замер, вперив взгляд в винтовку. Часовой время от времени поправлял ее за спиной, то ли просто показывая всем, то ли хвастаясь, что у него есть такая винтовка. А на дебаркадере тем временем появился еще один солдат, но без оружия.
   — Граждане, прошу разойтись!— сказал он. — Не положено здесь стоять.
   Мансур прижался к перилам. "Наверное, шпионов везут", — подумал он. Но что-то было их слишком много, да и тетеньки не стали бы так плакать. Старушка одна с мешком все совала картошку солдату, чтобы передал он внуку. Солдат, разозлившись, стал ругаться:
   — Да кормим мы их! — И закричал в окна: — Скажите, кормят вас или нет?
   — Кормят! Кормят! — весело ответили из-за решеток.
   — Вот видишь, — обернулся солдат к бабке.
   А дяденька один в очках все шепотом упрашивал солдата:
   — Вы, пожалуйста, передайте узелок с едой, там папиросы и кусок колбасы... Ничего другого нет, я же понимаю...
   А что он понимал, Мансур не догадался. Потом офицер вышел, посмотрел молча, повернулся и ушел на берег. Наверное, на базар. Тут сразу все загалдели вокруг солдата. Тот махнул рукой и сказал:
   — Ладно, давайте ваши передачи, но чтоб...
   А бабка все с картошкой лезла, и солдат ей сказал, чтобы она лучше папирос купила, пока пароход стоит.
   — Ты уж покарауль, сынок, мешок мой, пока я сбегаю.
   Все засмеялись, а солдат буркнул:
   — Ладно, иди, бабуся, покараулю.
   Какой-то дяденька сказал рядом с Мансуром:
   — А за побег им того — два года.
   Мансур завороженно смотрел на "бывших" людей, которых охраняли теперь сердитые солдаты. "За что же их?" — мелькнуло у него в голове. Спросить кого-нибудь Мансур не решился: было боязно. Осталось только вслушиваться в разговоры...
   — Мам, ты не расстраивайся, — говорил один, с бледным лицом.
   — Да что я, как-нибудь, уж смотри там, Володя, веди себя хорошо, может, раньше отпустят, — отвечала заплаканная тетя.
   — Жди, бабуся, с похвальной грамотой вернется! Ха-ха! — загромыхало где-то внутри.
   Несколько новых людей прильнуло к решеткам. В железных прямоугольниках лица казались удлиненными и без ушей.
   "А я бы пролез, — подумал Мансур, — пролез и убежал".
   И, словно отвечая на его мысли, другой мужчина, в соломенной шляпе, опять сказал кому-то:
   — А за побег им того — еще два года накинут.
   Мансур насторожился. Собираются бежать? Если бежать, надо сразу же в воду. И под дебаркадер, только воздуха надо больше набрать. А там под мостки засесть, и никто не увидит. Все подумают, что уплыл и утонул.
   Мансур глубоко вздохнул и терпел, сколько было сил. Собака не найдет, выдохнул он. А можно было бы до вечера просидеть, а утром в школу, к первому уроку...
   Или попросил бы винтовку у солдата и сам поймал бы бандита, и повел бы его мимо школы, перед первым уроком. А он здоровый дядька, руки за спиной связаны. Идет и оглядывается, а Мансур ему: иди, иди...
   Внутри парохода опять загомонили.
   — Это что у вас там? — немного успокоившись, спросила тетя с платком.
   — Наверное, ужин, мам.
   — Ты уж напиши, как приедешь.
   — Напишу, напишу, мам.
   — Костюм-то, наверное, продадим? Сосед дядя Вася говорит, что купит своему Косте. Продать или не надо? Выйдешь, так мы новый тебе справим?
   — Как хотите...
   Из соседнего окна выкинули селедку, и она, ударившись о борт, шлепнулась в воду между дебаркадером и пароходом.
   — Плыви, рыбка золотая!.. — закричали вслед из окон.
   — Смотри-ка, вас и селедкой кормят.
   — Кормят, мам, кормят, всем кормят.
   Часовой кому-то сказал, и окна закрыли щитом.
   Мансур поправил книжку за поясом и задумался: а был ли в Древней Греции покровитель жуликов и бандитов? Такого вроде не оказалось, не вспомнил, и ему стало интересно. У всех есть свои покровители, а у этих нет.
   Мансуру уже расхотелось ехать на этом пароходе. Ему вдруг показалось, что он грязный и что на нем далеко не уедешь, тут же поймают, как вот этих. Мансур начал медленно пробираться вдоль перил и наткнулся на солдата, который равнодушно глазел на пароход, на мазутные разводы и лениво сплевывал в воду.
   — Мансур, — тихо окликнули вдруг. — Мансур!..
   Мансур оглянулся и никого не увидел.
   — Мансур! Сосед! Смотри сюда. Сюда.
   Мансур растерянно посмотрел вокруг и увидел в окне чье-то знакомое лицо.
   "Кто это, кто это меня зовет?" — Мансур покраснел.
   Его действительно окликнул один из этих...
   — Мансур, это я, вспомни, сосед твой, Петька.
   И Мансур действительно узнал рыжего дядю Петю, которого еще зимой посадили за драку.
   — Ты наших никого здесь не видел?
   Мансур, растерявшись, отрицательно покрутил головой и еле выдавил из себя:
   — Нет. не видел...
   Ему было стыдно, что у него есть такой знакомый; но дядя Петя вроде хороший, он таких змеев запускал, что вся улица ахала: он и Мансуру давал подержаться за нитку.
   — Мансур. сбегай к нашим, пожалуйста, скажи им, что меня перевозят в райцентр. Пусть хоть курева принесут. Слышишь, ну сбегай, пожалуйста. Мансур, помнишь, как мы с тобой рыбачить ходили...
   Мансур заволновался, не зная, что ответить, и отошел на шаг от перил. О рыбалке он не помнит, забыл... Солдат обернулся и внимательно посмотрел на Мансура.
   — Я сейчас! — вдруг вырвалось у него. — Я быстро. Жди, я сейчас...
   Он кинулся вдоль берега к дому, задыхаясь и повторяя про себя:
   — Я сейчас, дядя Петя, я скоро!
   Уже совсем без сил он выскочил на свою улицу, пробежал мимо своего дома и влетел на соседний двор, в сени, в двери...
   — Д-дядя Коля, д-дядя Коля, там Петя на пароходе, в т-тюрьму его везут. У него к-курева нет, там п-пароход стоит.
   — Какой еще пароход? — Дядя Коля поднялся из-за стола и подошел к Мансуру. —- Петьку, что ли, везут?
   — Петьку, Петьку, — обрадовано затараторил Мансур, — в тюрьму его...
   — Так ему и надо, — зло оборвал дядя Коля. — Вон мать четвертый месяц из-за него, подлеца, не встает, так и скажи ему. Наблудил, пусть и отвечает, никакого курева ему не будет. Так и скажи. А погоди-ка, погоди, а ты откуда знаешь?
   Но Мансур, уже не слушая, выскочил на улицу и бросился к своему дому... Матери еще не было. Мансур крутнулся на кухне, схватил хлеб, сахар, из комода вытащил папиросы (мать дяде Саше еще купит) и полетел обратно.
   Возле бревен, на которых он сидел до этого, остановился передохнуть и увидел, что пароход, медленно разворачиваясь, отходил от пристани.
   Кульки его рассыпались. Он подбирал с земли кусочки сахара, слезы застилали глаза.
   Мансур выпрямился и опять увидел ту собаку.
   — Вот видишь! Я бежал и не успел, а он ждал меня. А я не успел, вот видишь...
   Собака, зайдя со стороны, осторожно подбирала остатки передачи.