|
|
|
Только жаль — в этой скачке
теряем мы лучших товарищей,
на скаку не заметив,
что рядом товарищей нет.
Вечером принесли телеграмму: "Руслан умер..." Я долго и тупо разглядывал текст и никак не мог понять, почему два этих слова стоят рядом. Всего лишь месяц назад он появился у меня в час ночи — немного уставший, чем-то взбудораженный, но радостный от того, что снова в Челнах. Он завернул на КамАЗ из своего родного Чистополя, куда привез к родственникам на лето сына Юру. До четырех мы просидели на кухне, спать не хотелось, а когда кончилось курево, Руслан сказал:
— Грех в такое утро дома сидеть, пойдем по городу, наших разбудим.
— Ты же устал.
— Все равно не усну...
В семьдесят первом году Руслан был среди тех, кто пришел на первое занятие камазовского литобъединения "Орфей". Ребята собрались вечером, отработав смену на стройке. Почти на всех были резиновые сапоги и ватники, причем на каждом ватнике несмываемой краской или известкой было написано название только что покинутого родного города. И эти атрибуты были не модным поветрием, а необходимостью — сапоги помогали форсировать непролазную строительную грязь, а по надписям земляки узнавали друг друга. В те годы такие узнавания были радостными, шумными. Они часто перерастали в дружбу. Сейчас, к сожалению, все это куда-то делось.
"Отцом" литобъединения, то бишь его первым руководителем, провозгласил себя Валера Суров, ныне ленинградский писатель, а в то время начинающий прозаик, успевший к своим двадцати пяти годам поработать слесарем на заводе, проходчиком в забое, корреспондентом в газете. На КамАЗе он работал монтажником. С Русланом они были ровесниками. Когда все перезнакомились и сборище более или менее угомонилось, Валера ошарашил молодые дарования вопросом:
— Выкладывайте, кто зачем сюда пожаловал: кто хочет сразу печататься, а кто хочет учиться писать.
Дураков не нашлось, и все решили сначала поучишься. И только Руслан молчал.
— Ну, а ты зачем пришел? — спросил его Валера.
— Да вот, думал земляков встречу.
— А откуда ты?
Руслан повернулся к благородному собранию спиной. На ватнике его красовалась надпись "Зурбаган"'
— Это где же такой город, — выдал кто-то нечаянно свою литературную неосведомленность.
Руслан презрительно посмотрел в его сторону и разочарованно вздохнул:
— Грина надо читать.
Более проницательные и начитанные (особенно девушки) отреагировали по-другому:
— Руслан, миленький, да мы тут все твои земляки!
— Сомневаюсь...
— Грина любишь? Ты что — мечтатель? — вклинился в разговор Суров.
— Да, — продолжал иронизировать Руслан. — У нас с Грином было трудное детство. Нам ничего больше не остается — только мечтать.
— А что пишешь — стихи или прозу?
— Верлибры. Справка для неграмотных: верлибры — это безразмерные стихи. Я недавно в "Литературке" вычитал: "Зачем стихам размер? Ведь это ж не ботинки" ...Если хотите, я вас немного поэпатирую.
Руслан говорил, слегка заикаясь. Заинтриговав всех и выдержав паузу, он прочел:
Белая лошадь под розовым зонтиком
черную воду старательно пьет...
— А дальше?
— Все.
— Негусто, — сказал Валера, — хотя и занимательно. Только непонятно, почему ты считаешь эти стихи безразмерными. Это же дактиль! Прочти еще
что-нибудь.
— Пожалуйста:
Сегодня думал я о смерти,
бродил по лужам,
щурился на солнце.
Сегодня встретил я двадцать девять
беременных женщин.
И решил, что не страшно умереть.
Кто-то засмеялся. А Суров впервые посмотрел на Руслана серьезно и оценивающе. И уже без иронии сказал:
— Вот это — настоящее. А про лошадь фокусы.
...Господи, как давно и как недавно все это было! Мы вспоминали по пути "орфеевские" были и легенды, когда действительно двинулись к Пашке Юлаеву и Инке Лимоновой, заранее зная, что они не обидятся за столь ранние визиты, а, напротив, обрадуются, увидев Руслана. Так и было... Мы шли по едва начинавшему просыпаться, по уже нагретому ранним летним солнцем городу, в котором провели молодые свои годы, в котором я остался, потому что здесь моя родина, а он шесть лет назад переехал в Москву, потому что из "орфеевских" пеленок давно вырос. Руслану хотелось, как он однажды сказал, чтобы профессиональная писательская среда проверила на зуб — крепкий ли он орешек.
В столицу он приехал поздней осенью с пустыми карманами и с сумкой через плечо, сшитой им самим из мешковины. В сумке лежали рукописи рассказов, которые Руслан начал писать в последние камазовские годы, и тех самых верлибров. Некоторые стихи я помню наизусть и, наверное, буду помнить всегда. Как они запали в душу, так там и остались:
Внезапно разлюблю,
разбившись о воспоминания,
и буду долго смотреть
в холодное небо,
пока ты не растаешь в синеве
дальним облаком...
Но оказалось, что времена Велимира Хлебникова давно прошли, и Москва уже давно даже поэтов принимает по одежке. Несколько месяцев Руслан провел на грани отчаяния. Прописаться по лимиту и устроиться на работу оказалось не так-то просто. Нужна была куча справок, которых у Руслана, естественно, не было.
Впрочем, к тридцати годам такого рода трудности ему были не в новинку. Детство его прошло почти без отца. В предлагаемых в этой книге рассказах о мальчике Мансуре речь идет как раз об этом. Человека, говорят, формирует окружающая среда. Если бы Руслан смирился с этой житейской "мудростью", он бы легко мог оказаться на дорожке, печально известной многим юным правонарушителям из так называемых трудных семей. Но мужество души человеческой заключается, может быть, в умении не поддаваться искушению неблагоприятных обстоятельств, в любых условиях оставаться способной к милосердию, состраданию, жертве, смелому поступку. Собственно говоря, вот об этом Руслан и писал. Чаще всего он исследовал собственный характер, его истоки. Все, что происходит в рассказе "Тебя не вызовут на бис", например, имеет реальную основу. В юности у рассказчика была похожая история.
Руслан сумел противостоять среде. Он воспитывался сам, по капле выдавливая из себя раба неблагоприятных обстоятельств. Конечно, при такой напряженнейшей работе души без потерь не обходится. И даже его близкие друзья не всегда понимали, что яростность его характера, непредсказуемость его поступков — от неутоленной жажды добра, от какого-то природного, инстинктивного желания немедленно восстановить справедливость. Руслан ненавидел любую фальшь в человеческих отношениях и чуял ее за версту. В людях он ошибался редко, а молчать не умел...
Мир, говорят, все-таки не без добрых людей. Интерес к литературе у подростка Руслана сумел пробудить казавшийся странным в провинциальном Чистополе, интеллигент по фамилии Мизандронцев, бог весть откуда взявшийся там. К таким необычным личностям Руслана всегда и тянуло. Была у него и бабушка — неграмотная, но мудрая татарка, которую потом в своих рассказах о детстве он ласково назовет "абейкой". Она передала внуку великую науку бескорыстия.
Вот и в Москве, в какую-то свою нелегкую минуту Руслан раскопал в записной книжке телефон поэта Арво Метса, сотрудника журнала "Новый мир", с которым встречался еще в Набережных Челнах, и позвонил ему. И произошло то, что бывает не так уж часто — душа откликнулась душе. Руслана услышали, поняли и поспешили помочь. Арво Антонович сделал все, что мог: приютил Руслана на некоторое время в своей квартире, помог устроиться на работу проходчиком "Метростроя" и опубликовать в камазовской подборке "Нового мира" несколько верлибров.
Вскоре трое из нас, оставшихся в Набережных Челнах, поступили на заочное отделение Литинститута, и каждый раз, приезжая на сессию, мы вновь встречались с Русланом, радуясь тому, что его судьба на глазах меняется к лучшему. У него появилась семья, а также своя комната, в которой никто не мешал стучать на старенькой пишущей машинке. Руслан начал заниматься в литературной студии при Союзе писателей СССР. Там разглядели в бывшем "орфеевце" дар прозаика, направив его в реалистическое и самобытное русло.
Кстати, о самобытности. Руслан показал мне однажды внутреннюю издательскую рецензию, в которой его рассказы определялись как "постшукшинские" или "поствампиловские". Если говорить о традиции, то, может быть, это и верно, ибо, как известно, на голом месте ничего не растет. Без творческого принципа "Нравственность есть Правда", выстраданного Василием Макаровичем Шукшиным в душные годы застоя, Руслану вообще представлялось немыслимым браться за перо. Он чувствовал это всей кожей. Он нес людям правду о своем времени, о той среде, в которой жил, работал, мучился и любил.
Он был абсолютно глух к конъюнктуре. Как-то я показал несколько его рассказов одному знакомому прозаику. Тот прочел и, отметив талантливость рассказов, сказал, что больше всего завидует наивности их автора. Он, дескать, пишет, словно не зная, что все это невозможно опубликовать.
А ведь верно. Руслан искренне удивлялся, когда ему возвращали из редакций такие вещи, как "Два портрета" или "Осечка с двумя завитушками". Что, в самом деле, в них такого запретного? Безоглядная искренность, глубина переживаний, неожиданность и неоднозначность ситуаций? Так ведь это и есть настоящая литература. И слава богу, что она наконец-то пробилась сквозь все бюрократические "нельзя!", "не пущать!". Только горько, что не все настоящие писатели, в том числе и молодые, дожили до светлого дня.
Конечно, была какая-то литературная школа, в которой брал уроки Руслан Галимов. Но вряд ли тут следует ограничиваться одним- двумя именами. Обладая богатой интуицией, он безошибочно находил близкое себе у классиков и у современных писателей, соотносил, сравнивал это с тем, что пытался сделать сам. В последние годы его тянуло, например, к творчеству одного из красивейших людей русских, к творчеству Чехова. Не будем забывать и о сохраненной с детства любви к Александру Грину. Кто знает, может быть, именно из такого странного, на первый взгляд, сплава мечты и суровой реальности выходили персонажи рассказов Руслана, главным из которых был он сам. От многих своих ровесников он отличался как раз "лица не общим выраженьем", что заметили такие известные мастера, как Юрий Нагибин и Юрий Трифонов. Рассказы и стихи Галимова появились в еженедельнике "Литературная Россия", журнале "Сельская молодежь", альманахе "Парус", журнале "Литературная учеба" и других центральных изданиях.
"Главное для меня, — не раз говорил Руслан, — найти интонацию. Есть интонация — есть писатель". Сейчас, когда я перечитываю эту редактируемую мной книгу, мне кажется, что от найденных им интонаций проистекает свет, печаль и нежность самого Руслана. Язык его рассказов скуп, прост и точен, а богатство интонаций, как некий музыкальный фон, создает объемность и многомерность его коротким и незамысловатым сюжетам. Я читаю и думаю, вспоминая надпись "Зурбаган" на камазовском ватнике Руслана, что нелегко было оказаться его другом, но еще труднее стать его литературным земляком.
Возвращаюсь к некоторым текстам Руслана и поражаюсь тем прозрениям и предчувствиям, которые бывают свойственны, наверное, только пророкам и поэтам:
Сыграем в войну,
пока земля, двигаясь по орбите,
еще не знает, что началась
последняя охота.
Я спрячусь за угол дома.
а ты меня будешь выслеживать,
и я буду прятаться, чтобы ты
не убил меня, когда я выгляну,
обманутый тишиной и миром.
И долго будет пуля лететь...
И убьют меня, и будут
длинные похороны,
на которых отсалютуют
из тех же винтовок,
из которых расстреливали
себе подобных.
Я бы не сомневался, что это написано о конкретных событиях, произошедших в Москве 3 и 4 октября 1993 года, если бы не знал, что стихотворение появилось па свет в конце семидесятых. А стихотворение "Шла Середина с Крайностью"? Прочтите его и вы убедитесь — оно о сегодняшнем политическом беспределе, хотя автор, разумеется, и думать не думал ни о какой политике...
На седьмом Всесоюзном совещании молодых писателей, проходившем то ли в 1976, то ли в 1977 году, рукопись рассказов Руслана Галимова была рекомендована издательству "Молодая гвардия". Под названием "Сказочник" эта рукопись вошла в книгу трех молодых авторов и была удостоена диплома ЦК ВЛКСМ. Как нужна была эта поддержка Руслану, как бы она помогла ему, редко встречавшему в жизни не только признание, но и понимание. Но увы... До выхода этой книжки он не дожил несколько недель.
Та нелепая телеграмма оказалась верной. Руслан Галимов умер 11 августа 1982 года от лейкоза — острого заболевании крови. Болезнь скрутила его за неделю. Знал ли он о ее существовании раньше — остается только предполагать. Похоже, догадывался, хотя и никому не говорил об этом. Руслан по ночам, недосыпая, пока не лег в больницу, продолжал работу над рукописью второй книги. Наверное, он торопился.
В последние годы он тянулся к своим близким и друзьям с какой-то особенной нежностью, словно спешил отдашь каждому что-то хорошее, за что-то отблагодарить.
И тут уместно вспомнить его отношение к родному Чистополю, где живет его стареющая мать, его двоюродная сестра Татьяна, которую он любил и с детства называл — Таньча. Здесь жили его давние друзья, с которыми он когда-то играл в футбол. Здесь оставались в неприкосновенности полные детских и подростковых тайн дома и улицы бывшего купеческого городка. Здесь ветшал и приходил в негодность старенький тесный полуподвал, который и был материнским кровом.
Ностальгия по Чистополю жила в нем постоянно. Его небольшая комната в московской коммуналке часто становилась приютом не только для приезжающих в столицу родных и друзей, но и для малознакомых чистопольцев и челнинцев. И сам Руслан Галимов был готов приехать в Чистополь при первой возможности, по первому зову. Помимо житейских дел, его тянули сюда воспоминания. Ведь романтические гриновские города Зурбаган, Лисе, Гель-Гью ассоциировались в его детстве с Чистополем, где море ему заменяла полноводная Кама с ее белыми пароходами, уплывающими в неведомое.
Челны и Чистополь - два старинных купеческих городка, превратившиеся ныне в крупные промышленные центры Республики Татарстан. Их соединяют между собой не только река, но и люди. Многие чистонольцы, подобно Руслану Галимову, оказались в первые годы строительства КамАЗа в Набережных Челнах. Некоторые из них стали там видными хозяйственниками или деятелями культуры -Валерий Попов, например, или Татьяна Позднева (первый - директор рыбзавода, вторая - директор городского методцентра искусств).
Была и обратная связь. Не секрет, что КамАЗ стал кузницей руководящих кадров, если не для всего Татарстана, то уж для Елабуги и Чистополя - точно. Так, "поднимал" Чистополь набравшийся в Набережных Челнах опыта организационной работы Абрек Хафизович Хайруллин - ныне глава администрации города Чистополя и Чистопольского района. Родом он из Зсленодольска.
Люди, выросшие на реке, сами порой, как реки, подпитывают родину даже после ухода из жизни. Вот и Руслан Галимов возвращается сегодня в Чистополь своей книгой. Можно сказать, что участие в ее издании приняли все его земляки, ведь книга финансируется из городских средств. Кроме того, в городском литературном музее организуется постоянная экспозиция Руслана Галимова. Ныне этот музей в Чистополе известен под именем "дома Пастернака", ибо в годы войны здесь жил великий Борис Леонидович. Руслану наверняка бы польстило, что в доме Пастернака есть его уголок. Спасибо землякам писателя за такую честь — он ее заслужил.
Николай АЛЕШКОВ.
|
|
|