ПЕВЕЦ

      Женька Жиров после получки отстегивал положенные ему пять рублей, лишнего он никогда не брал, и, слегка подкрепившись в ближайшем заведении, шел домой. Раз в месяц был его день.
      Сначала он шел быстро. Свернув за первый угол, начинал слегка покашливать, морщил лоб и пробовал голос.
      Давно, еще в детстве, Женька Жиров пел в хоре, пел он как все, выступали они в разных концертах от Дома пионеров, и однажды записали их на пластинку. Так пластинка и называлась: "Детский хор Дома пионеров исполняет песню..."
      С тех пор прошло много времени. Жиров больше не поет, но пластинка осталась. Была она до такой степени заиграна, что слов не разобрать, да и кто вслушивается в слова. Поют, и ладно, если мелодия знакома. А кому незнакома, тем более, все равно.
      А в начале лета пластинка разбилась. По-глупому. Держал ее Женька в руке показывал соседу. Тот отмахнулся что-то, говорит, надоел ты мне. И пластинка тут выпала из рук. Слабо треснула на земле, развалившись на две половин- :-
      Ничего Женька не сказал. Слов не хватило, а бить соседа он не стал. За это дело надо под суд и убивать.
      Подобрал Женька две половинки, сложил их и только дома длинно выругался. Нельзя же из-за пластинки человека жизни лишать. А надо бы.
      С того дня Жиров и начал восстанавливать свой голос. На пластинку его, конечно, никто больше не запишет — надо для этого весь хор собирать. Да он и не помнит всех в лицо. А солисты — у них и солисты были — двое умерли уже, один от сердца, другой в бане, а еще одна солистка в забегаловке работает и никогда его не узнает, так же, как и всех, надувает. Обидно, конечно, но Женька не такой, не будет напоминать о себе. Было время — пели вместе, может, неудобно ей перед ним, всякое бывает, но если бы она узнала его, Женька никогда не напоминал бы ей о прошлом. ведь, если по правде, он и стал заходить в эту забегаловку, чтобы вспомнить, какими они были хорошими.
      На втором квартале Жиров начинал напевать вполголоса. Того голоса, который у него был. Многое он забыл, но некоторые песни помнил.
      И возле своего квартала он останавливался, глубоко вздыхал полной грудью и, закрыв глаза, выводил первые слова.
      У ворот всегда стояла жена, дети прятались в этот день, соседи высовывались из окна, и никто никогда не кричал на него, никто никогда не жаловался, наверное, потому что в детстве каждый чем-то был увлечен и думал о будущей жизни как о красивой сцене с бархатным занавесом. И не все виноваты, что стали зрителями, но ведь и зрители нужны. Кто-то должен и слушать, в конце концов.